Позовите доктора

Кто не знает, в прошлом я профессионально занималась спортом. Но, как это часто бывает со всем самозабвенным и до болезненности испытывающим нас, как любила говорить моя мама, – "оно всегда плохо кончается". И в 1991 году, в самый разгар подготовки к юношеским международным соревнованиям, прямиком с игровой площадки я попадаю с разрывом мениска и всех своих амбициозных целей, вместе с подрывом крестообразной связки и грандиозных планов в травматологическое отделение городской клинической больницы № 11.

Безусловный прогресс медицины в выкорчёвывании (оперативном лечении) подобных проблем перепрыгнул уже три десятка лет. Но в 1991 году, – это было настоящее чистилище идущих не туда. Попасть в больницу в конце 80-х – начале 90-х даже с воспалённым ногтём на левом мизинце было всё равно, что выпить не ту таблетку в "Матрице" (помните, сказ про Нео?). Ты увидишь и узнаешь то, что больше не развидишь и не забудешь никогда. Но даже в эти страшные времена мне всё равно везло, я считаю.

Не буду описывать, каким адом было тогда быть прооперированным вообще где-либо в своём теле, скажу лишь, что после месяца в больнице, я едва не получила группу инвалидности в придачу вследствие лечебного курса восстановления. Но, это уже была бы история не про меня.

А моя история о другом. Не поверите. Она – о свидетелях Иеговы. Ну, или почти о них.

Прикатили меня после операции, заплывшую от наркоза, в палату №7, второго отделения травматологии (удача №1). За никогда не открывающимся последние лет пятнадцать окном – прекрасный больничный сквер, ни стена, ни решётки, ни крыша психбольницы по соседству, – а чудесный лысоватый сквер. Вид из окна, поверьте мне, – очень сильно влияет на процесс выздоровления, как и вся лежащая толпа невезучих в вашей палате. Но и тут мне опять повезло (удача №2).

До моего появления, это была палата "шеечниц" и "усердных домохозяек". Четыре женщины немного пожилого возраста были со сломанной шейкой бедра, две из которых – не унывающие оптимистки, другие две, – отменные рукодельницы (вязание и вышивание на всём, во что могла пролезть игла и спицы) – Берта Иосифовна и тётя Соня. Две тихони, Наталья Петровна – молчунья, мыла люстру, и упала дважды (!) с табуретки. Другая, Клавдия Николаевна, была просто уже очень старенькая. Плохо слышала и почти ничего не говорила, кроме "позовите доктора!" и "что на обед?". Она просто не ходила. И седьмая "домохозяйка" – Аида Константиновна – мыла окна дома и… выпала из окна. Поломала руку в локте и сильно ушибла бедро и колено. И я восьмая – "спортсменка".

Аида Константиновна, которая спланировала в окно, долго лежала сама. Никто к ней не приходил, не навещал и ничего не передавал. Она как-то обмолвилась, что у неё есть дочь, и что она с ней даже вместе живёт. И с тех пор всех мучил повисший в больничном воздухе вопрос, почему она не приходит. Но так как она даже не ходила в туалет, обсудить это не представлялось возможным. Так он и висел, – немой вопрос.

Аида Константиновна, ощущая безмолвное недоумение, так как палата наша была, как проходной двор, – почти каждый день ко всем кто-то приходил, – как-то обмолвилась, что скоро придёт её дочь, навестить. Но при этом она с такой глубокой грустью вздохнула, прикрыв глаза здоровой рукой, что в воздухе стало совсем тяжело от повисших вопросов. И если у Натальи Петровны, ещё можно было поинтересоваться, как можно было упасть с табуретки, поломать руку, залезть на неё снова, чтобы упасть второй раз и поломать со второй попытки ещё и шейку бедра, то в случае с Аидой Константиновной, никто не решался вторгнуться с этим шершавым вопросом.

И действительно, как и предсказала Аида Константиновна, её дочь нанесла ей вскоре свой дочерний визит. Это было высокая, худощавая женщина с острыми чертами лица, в серой вязанной кофте, застёгнутой на все возможные пуговицы, поверх такого же серого гольфа и в необычно длинной для того времени тёмно-серой юбке. Она была похожа на серую плоскую тучку. И мне стало немного стыдно за это ощущение, как и за то, что мы непроизвольно единомоментно все впились в неё истерзывающими взглядами, жадно пытаясь успеть разглядеть ставшую для нас почти мифом дочь Аиды Константиновны. Было заметно, что она сильно смутилась. Мы все тут же спохватились и начали нарочито изображать безынтересность и какую-то свою лежачую активность, чтобы хоть как-то стереть этот неловкий момент.

Женщина спешно подошла к кровати Аиды Константиновны и с не скрываемым, не сдерживаемым раздражением вдруг прошипела:

– Что ты им уже про меня наговорила?

Мне стало так неловко, что я подумала, что мне, наверное, показалось. Не может быть, чтобы это было первое, что она произнесла!

– Здравствуй, Елизавета.
– Что ты им уже про меня наговорила? – Довольно злым шёпотом повторила свой вопрос долгожданная посетительница.
– Елизавета, прекрати, я ничего, никому не говорила.

Это была чистая правда, но Елизавета не верила. Она накалилась так быстро, что во всей палате повисло напряжение. Вдруг захотелось сбежать. Но почти все "неходячие", или ещё очень "плохоходячие", – сбежать было некуда.

– Когда ты уже успокоишься? – продолжала шипеть Елизавета.
– Елизавета, может, хватит? – сдержанно и устало ответила Аида Константиновна. Было похоже, что их отношения были скорее довольно напряжёнными, чем родственные.
– Хорошо, я не для этого пришла. Пусть тебя Бог простит. – Неожиданно ответила Елизавета.
– А для чего ты пришла? – Аида Константиновна говорила тихо, но без злобы или недовольства.

Елизавета не ответила и начала говорить ещё тише. И я слышала просто какое-то неуютное шипение. Мне хотелось от этого куда-то спрятаться. Я натянула одеяло себе на голову и представила, будто я сплю и ничего не слышу.

– Да кто тебя просит? – воскликнула неожиданно Аида Константиновна.
– Всё не по-божьи у тебя! Срам – а не мать!
– Елизавета! Что ты такое говоришь? – обессиленно, с болью и какой-то огромной усталостью ответила Аида Константиновна.

Мы боялись пересматриваться, оказавшись невольно заложниками неудобной, стыдливой ситуации, чтобы нечаянно не сделать её ещё хуже. Это напряжение заполнило палату и уже просачивалось в длинные трещины облупленных стен, вторгаясь в наш вялый, упорядоченный больничный уклад.

Сама Елизавета растрескивалась в моём воображении, разъедаемая колючим раздражением, расплёскивая на нас всё, что в неё саму уже не вмещалось. Она ругала и отчитывала Аиду Константиновну, и было совершенно не понятно за что, и почему Бог так сильно сердится на неё.

Аида Константиновна большей частью молчала, отворачивая голову к стене, прикрывая иногда здоровой рукой голову и глаза. Казалось, что это единственный способ для неё спрятаться.

– Что ты отворачиваешься? Смотри на меня! – процедила сквозь зубы Елизавета. И вдруг раздался глухой шлепок, – Елизавета, видимо больше не принадлежала себе, гонимая беснующей в ней бурей сжатого, сдавленного гнева, и ударила Аиду Константиновну по руке, которой та укрывалась от тяжёлых и таких же хлёстких слов Елизаветы.

В то же мгновение Наталья Петровна, приземлившаяся дважды неудачно с табуретки, за что получила от нас прозвище "настойчивая", не выдержала гнетущего накала непонятной нам ситуации и смысла самого визита Елизаветы к маме, довольно резко и громко прикрикнула:

– Что Вы делаете?! Она же Ваша мать! Она нуждается в помощи и заботе! Она в больнице! Что Вы себе позволяете?!
– Её Бог наказал! За её гордыню и безбожный нрав!

И тут произошло то, что, с одной стороны, моя мама всегда учила не делать, – не лезть в чужую жизнь, не вмешиваться в чужие отношения, – а с другой, – мне казалось это совершенно несправедливым, не заступиться за Аиду Константиновну, которую мы едва знали, но почему-то были всецело на её стороне луны.

Наша рукодельница, всегда рассудительная и сдержанная Берта Иосифовна, вышившая вензельные личные инициалы на кармашках халатов всего медперсонала второго отделения, тихо и жёстко произнесла:

– Я не знаю, за какие тяжкие грехи Вы уполномочили себя судить Вашу мать, но будь я Вашим Богом, я бы хорошенько огрела Вас костылём, прежде, чем впустить Вас в палату, чтобы поубавить Ваш злой нрав.

Всё это время бледная Елизавета стала некрасиво пунцовой. У меня разболелась нога и я решила, что это самое время поменять позу. Я потянулась за костылями и облокотившись на один, вторым хотела пододвинуть переездной поручень на верхней перекладине кровати. Но когда Елизавета испуганно отпрянула и, выкрикнув "Безбожники!", ринулась к двери, а я словила на себе пять пар недоумевающих глаз, передо мной вдруг предстала картина их глазами: ещё несколько секунд и мой костыль приземлится на сухоньком теле Елизаветы.

– Позовите доктора! – вдруг крикнула вслед растворившейся в дверях Елизавете Клавдия Николаевна.

Все перевели взгляд на Клавдию Николаевну, но та уже в доли секунд похрапывала дальше. По-прежнему недоумевающие взгляды, один за другим, вернулись ко мне и моему костылю.

– Та я за поручнем потянулась! – и мне стало так смешно, что все заразно подхватив мой смех, откинулись, кряхтя, на свои вздёрнутые изголовья кроватей.

Это немного разрядило ситуацию, но не для Аиды Константиновны. До самого вечера в палате было давяще тихо, не считая "позовите доктора!" и "когда будет обед?" Клавдии Николаевны. Казалось, она была единственная, кто не принял участие в этом дне.

Поздно вечером Аида Константиновна тихо произнесла:
– Вы не подумайте, она хороший человек. Просто… Просто… – она смолкла на какое-то время, а потом добавила:
– Она Иегова любит… Она – свидетель Иегова…
– Аида Константиновна, – вдруг мягко и ласково произнесла Берта Иосифовна, – а давайте попьём с Вами чаю, обмакнём в него пару дубовых сушек и если хотите, я научу Вас вышивать.

– Давайте, – так же тихо согласилась Аида Константиновна.
– Чай? Я буду! – неожиданно для всех подключилась к отличной идее Клавдия Николаевна и все засмеялись.

Мы пили чай всей палатой, пока на нас не накричали прожжённые медсёстры второго отделения, пригрозив, что не будут бегать к нам всю ночь менять "судно" (холодный тазик для справить нужду лежачим).

Пока заваривался чай, Клавдия Николаевна уже снова благодушно храпела, а женщины ещё долго рассказывали истории из своей жизни. А "настойчивая" Наталья Петровна всё подливала всем женщинам лечебного "Вана Таллин" в чай для хорошего самочувствия. И так смешно и весело в этой палате, наверное, никогда не было, даже когда окна открывались, а стены лоснились от свежей сверкающей краски.

Утром пришла мама, как верный отечеству солдат на боевую вахту. Несмотря на весёлый вечер и лечебный чай, меня мучил и преследовал вчерашний день.

– Мама, а кто такой Иегов? Или Егов? Не знаю точно.
– Кто? – переспросила мама, доставая из самошитой торбочки ещё тёплый куриный бульон.
– Иегов или Егов.
– Не знаю, – ответила мама. – Он что, к тебе заходил? – открывая баночку и протягивая мне бульон, поинтересовалась мама.

Я прижала палец к губам, показывая, чтобы мама говорила тише.
– Та нет, но дочь Аиды Константиновны была у него свидетелем.
Мама не очень поняла почему надо говорить шёпотом, но тихо спросила, пытаясь разобраться:
– Где? На свадьбе?
– Не знаю. – Пожала я плечами и прошептала: – Аида Константиновна сказала, что её дочь не злая, на самом деле. Она просто Иегова больше всех любит. Она его свидетель. А Аида Константиновна его не знает, ну или не видела, – не знаю, в общем. Но говорит, что все сейчас о нём говорят. Поэтому я и спросила тебя. Может, ты слышала.

– Ничего не поняла, но нет, не знаю, – сказала уверенно мама.
– Ну, к Аиде Константиновне вчера приходила дочь и…

И тут я поняла, что не хочу рассказывать маме всю эту неприятную вчерашнюю историю, поэтому смазано добавила, что дочь Аиды Константиновны была не в настроении и на что-то сердилась.

– Мама – это святое! Никто тебя не будет любить так как мама! Ты можешь любить кого угодно, но мама – святое! Мама – одна! – уверенно и не очень тихо сказала мама.

Берта Иосифовна, не отрывая глаз от кружевной салфетки, которую она стремительно и ловко вязала крючком, приподняв левую бровь, утвердительно кивала в такт маминым словам. И хоть мама не видела этого безапелляционного, поддерживающего согласия Берты Иосифовны, казалось, его источают сейчас все эти отважные женщины.

И я почувствовала, как она рассердилась на дочь Аиды Константиновны и её возлюбленного, и немного на меня, как мне показалось. Для моей мамы эта тема была болезненной. Она очень любила свою мать, но та трагически погибла на её глазах ещё молодой. Поэтому я быстро сменила тему, оставшись со своим недоумением один на один, мучимая этой странной, непонятной мне историей про дочь Аиды Константиновны, которая была или оказалась свидетелем Иегова и теперь не навещает свою маму и постоянно её ругает, что та всё не правильно делает и поэтому злит Бога.

Но глядя на Аиду Константиновну, было трудно представить, что на неё вообще можно злиться. Пока я лежала в больнице, я продолжала свои попытки выяснить, кто же этот человек, которого все знают, а дочь Аиды Константиновны даже была у него свидетелем. Но все лишь пожимали плечами, или переспрашивали "кто-кто?", либо выдвигали свои предположения, чтобы пообщаться в этот грустный период своей больничной жизни.

А потом Аиду Константиновну выписали. За ней приехал её сосед. И вскоре я забыла об этом странном событии в жизни этой женщины и её дочери. Но звук этого злого шёпота и глухого шлепка, не покидал меня многие годы.

Спустя несколько лет, когда мой вопрос встретил некогда жадно искомый ответ на "кто же такой Иегов", я поняла одно, – ты вправе выбирать себе религию, какую ты хочешь, людей, с которыми ты хочешь жить, дорогу, которой хочешь идти. Ты вправе выбрать себе жизнь, какой ты хочешь жить. Но если в этом нет любви, нет уважения, то цена твоему выбору – звук глухого шлепка и злого шёпота.


Автор: © Tanja Warucha
Фотоработы: © Patrick Galibert, © Martin Kriebernegg

12 комментариев:

  1. Боже мой, Татьяна, ну как Вам удается так чудесно писать! Как тонко, проникновенно, с юмором и о таких важных и сложных вещах. Спасибо, что Вы есть!

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Спасибо большое! Очень приятно 💖! Рада, что читается и затрагивает 🙂

      Удалить
  2. Прочитала взахлёб!!! Таня! Я утонула в этой истории. Она и грустная и веселая, да, но она очень глубокая, такая мудрая и искренняя. Все так по-настоящему описано. Мне очень понравилась. Так здорово снова вас читать! Спасибо, дорогая Таня!

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Спасибо большое ❤️! Это чудесно, я очень рада! Спасибо, что читаете и сопереживаете, находите родственное.

      Удалить
  3. Танечка, чудесный рассказ! Давно тебя не читала, и так стало легко и светло!

    ОтветитьУдалить
  4. Дорогая Cleo, большое спасибо Вам! Очень Вам рада 🌷!

    ОтветитьУдалить
  5. Люблю тебя. Люблю твоё теплое уютное сердце, люблю твой язык, который можно слушать бесконечно, люблю твои истории, которые учат думать и чувствовать. Спасибо тебе!

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Спасибо огромное, дорогая Виктория! Приятно, как теплые объятия друга :)!

      Удалить
  6. Не знаю как Вы это делаете, дорогая, Татьяна, как проникаете в такие тонкие неуловимые вещи, как описываете неописуемое, как передаете это все через слово, но я обожаю Вас читать! Спасибо Вам за Ваше Слово Миру!

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Мария, большое спасибо! Всегда очень радостно на душе, когда мои слова находят отклик в сердцах других людей.

      Удалить
  7. Прекрасный расказ так роникновенно написано

    ОтветитьУдалить